Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнани - Страница 3

К оглавлению

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

— Великое событие, — произнес брат короля.

Он улыбнулся мне. Длинные желтые зубы появлялись и исчезали, когда он говорил.

Хотя он был еще не стар, его лицо покрывала сеть морщин.

— Хорошее предзнаменование для успеха нового порта, — согласился я.

— Да, конечно.

Снова вспышка зубов.

— Церемония укладки ключевого камня весьма впечатляет.

— Разумеется. Она восходит к очень древним временам, но, несомненно, лорд Эстравен все это вам уже объяснил.

— Лорд Эстравен весьма любезен.

Я старался говорить просто и прямо, но все, что я говорил, Тайбу казалось имеющим двойное значение.

— О, да, конечно, — сказал он. — Лорд Эстравен известен своей добротой к иноземцам.

Он снова улыбнулся. Каждый его зуб, казалось, приобретал особое значение — тридцать два различных значения.

— Здесь мало иноземцев, таких иноземцев, как я, лорд Тайб. Я очень признателен за доброту.

— Да, конечно! Благодарность — редкое и благородное чувство, воспетое поэтами. Особенно редкое здесь, в Эрхенранге, очевидно, из-за своей непрактичности. Мы живем в жестокий и неблагодарный век. Все совсем не так, как в дни наших предков.

— Не могу судить, но подобные жалобы я слышал и во многих других мирах.

Тайб некоторое время смотрел на меня, как бы в припадке безумия. Потом снова показал свои длинные желтые зубы.

— О да, конечно! Я все время забываю, что вы прибыли с другой планеты. Конечно, вы не можете забывать об этом. Хотя проще и безопаснее, если бы вы забыли об этом, а? Да, конечно! Вот мой экипаж, я с удовольствием подвез бы вас к вашему острову, но вынужден отказаться от этой чести, меня ждут мои обязанности в королевском дворце.

Он взобрался в небольшой черный электрический экипаж, блестя зубами и глазами в сети морщин.

Я пошел домой к своему острову. Снег в его саду растаял, а зимняя дверь в десяти футах над землей убрана осенью до возвращения глубоких снегов.

Кархеш — остров — обычное название для жилых домов, в которых живет большая часть городского населения Кархида. Острова содержат от двадцати до двухсот отдельных комнат, еда совместная, некоторые питаются в гостиницах, другие в общественных коммунах. Иногда все собираются вместе. Издревле здешние жители замыкаются в общины, очаги. Этот обычай теперь приноравливается к городской жизни, теряя свою сплоченность и устойчивость.

У стены здания среди весенней растительности сада в грязи стояла, разговаривая, молодая пара. Правые руки их были сжаты. Они находились в первой фазе кеммера. Большие, мягкие снежинки падали на них, а они стояли босиком в ледяной воде, сжимая руки и глядя друг другу в глаза.

Весна на Зиме.

Я пообедал у себя на острове, а когда колокола на башне Ремни пробили четвертый час, был во дворце. Кархидцы основательно едят четыре раза в день: завтрак, ленч, обед и ужин, не считая многочисленных закусываний между этими основными приемами пищи. На Зиме нет животных и молочных продуктов. Единственные виды высокопротеиновой пищи — это яйца, рыба, орехи и гигантское зерно. Скромная диета для такого сурового климата, и приходится часто подкрепляться. Мне казалось, что я привык есть через каждые несколько минут. Только позже я узнал, что гетенианцы в совершенстве овладели не только умением есть, но и голодать.

Снег продолжал идти, мягкий, весенний снег, гораздо приятнее безжалостного дождя, только что кончившегося. Я прокладывал свой путь к дворцу в спокойных бледных сумерках снегопада, только раз потеряв направление. Дворец Эрхенранга находится во внутреннем городе, в окруженной стенами путанице дворцов, башен, садов, дворов, крытых мостиков, маленьких крепостей и темниц — продукт многовековой паранойи. Над всем этим возвышались огромные, угрюмые, сложенные из красного материала, стены дворца, в котором постоянно жил один обитатель — сам король. Все остальные: слуги, работники, лорды, министры, парламентарии, стражники и прочие — спали в других зданиях — крепостях, домах, казармах внутри стен. Дом Эстравена — знак высокой королевской милости — был дом Красного Угла. Построен он был четыреста лет назад для Хармса, возлюбленного кеммеринга Зарана, чья красота все еще прославлялась и которого похитили, искалечили и отослали назад наемники Фракции Внутренней Земли. Заран умер спустя сорок лет, все эти годы мстя своей несчастной стране, за что его и прозвали Заран Злополучный.

Трагедия столь древняя, что ужас забылся и только легкую меланхолию внушали крашеные стены и тени домов.

Маленький сад при доме был окружен высокими стенами, над прудом склонялись деревья — серемы. В тусклых столбах света, падавших из окна дома, я увидел, как снежные хлопья вместе с нитевидными белыми спорами деревьев мягко падали в темную воду.

Эстравен ждал меня. Он стоял с обнаженной головой и без плаща на холоде и смотрел на бесконечное падение снега в ночи.

Он с достоинством приветствовал меня и ввел в дом. Других гостей не было. Я удивился этому, но мы немедленно прошли к столу, а за едой не говорят о делах, и к тому же мое внимание было отвлечено едой, которая оказалась превосходной. Даже вечные хлебные яблоки были приготовлены так, что я восхитился искусством повара. В мире, где одной из принадлежностей стола является специальное приспособление, которым перемалывают лед, образующийся на блюдах между глотками, горячие напитки ценятся высоко.

За столом Эстравен вел дружеский разговор. Но после, когда мы разместились у очага, он молчал.

Хотя я провел на Зиме около двух лет, я все еще не в состоянии был взглянуть на ее жителей их собственными глазами. Я пытался, и не раз, но все сводилось к тому, что я видел в гетенианце вначале мужчину, а потом женщину. То есть мыслил категориями совершенно для них немыслимыми, но совершенно естественными для меня. И вот я отхлебывал дымящееся кислое пиво и думал, что за столом поведение Эстравена было женским — очарование, искусность и отсутствие показного этикета. Впрочем, как раз этот оттенок женственности мне в нем не нравился, я ему не доверял. Невозможно было думать, как о женщине, об этом смуглом, ироничном и властном человеке, сидевшем около меня в полутьме у очага, и все же, когда я думал о нем, как о мужчине, я чувствовал оттенок фальши и обмана — в нем или в моем отношении к нему? Голос у него был мягкий и звучный, но не глубокий, не мужской голос, но в то же время и не женский… Но о чем он говорит?